В издательстве «КоЛибри» вышла книга Зои Богуславской «Халатная жизнь». В этом сборнике знаменитая советская и российская писательница, литературный критик и драматург, жена поэта Андрея Вознесенского делится воспоминаниями, которые она записывала на протяжении последней четверти века.
В «Халатной жизни» Зоя Богуславская, которой 16 апреля 2025 года исполнился 101 год, рассказывает о своих родителях, известном советском учёном в области станкостроения Борисе Львовиче Богуславском и матери, враче Эмме Иосифовне Розовской. Об учёбе в Государственном институте театрального искусства (ГИТИСе), отношениях с Андреем Вознесенским и о выдающихся культурных деятелях советской эпохи: театральном режиссёре Юрии Любимове, актёре и художественном руководителе театра «Современник» Олеге Ефремове, барде Владимире Высоцком, кинорежиссёре Андрее Тарковском и многих других. Эта книга — энциклопедия культурной жизни Москвы за прошедшие 80 лет.
С разрешения издательства «Рамблер» публикует отрывок о том, как в гости к Зое Богуславской и Андрею Вознесенскому приезжали сенатор США Эдвард Кеннеди и его супруга Джоан.
К нам в дом на Котельнической набережной ходили многие иностранцы. У нас бывали зарубежные поэты, известные во всем мире. Конечно, мы были под очень большим прессингом, под вниманием «органов», это само собой… Как тогда говорили, «связь с иностранцами».
Но самый громкий сюжет — визит сенатора США Эдварда Кеннеди, брата президента Джона Кеннеди. Это была сама по себе фантастическая история, но финал её вышел вообще за все мыслимые и немыслимые рамки. Итак, нам сообщают сначала из американского посольства, а потом из нашего Министерства иностранных дел, что к нам в гости приедет Эдвард (Тед) Кеннеди, находящийся в то время в СССР с официальным визитом, это был 1974 год.
Тогда из семьи Кеннеди остался один Эдвард Кеннеди, поскольку Джон Кеннеди, как известно, был убит. Знаменитая картина: падающий окровавленный Джон Кеннеди, которого подхватывает Жаклин Кеннеди, и её розовый костюм забрызган кровью. Просматривалась эта фотография, не знаю, сколькими миллиардами человек. Она осталась навеки. Ничто ему не помогло, его довезли полуживого, потом он уже скончался. И вот в Москву приехал младший брат, уже после того, как был убит Роберт Кеннеди — второй брат, который был у Джона Кеннеди министром юстиции. Там шли клановые разборки, такое сильное было неприятие демократических мер всего способа перестройки страны, правления, нового отношения к чёрным, университетских реформ и так далее. Конечно, убийство приписали Ли Освальду, но это до конца не доказано. Я говорила с русской женой Освальда, и она сказала: «Он не мог не только попасть в цель, а он не мог сдать даже на ГТО». Он считался русского происхождения, но я не буду влезать в это, поскольку расследовали это убийство в 1963 году, а я была там год или два спустя.
Итак, Эдвард Кеннеди. Он поразил наши официальные службы протокола тем, что не пожелал ездить на машине с охраной, а захотел проехаться на советском метро. А выйдя из метро, простодушно удивился, что никто его не узнал.
Он и его жена Джоан очень интересовались Россией, реформами. Была такая целеустремлённость всё узнать, всё увидеть, не было минуты лени туристической: всё обозрели, пошли на исторические, культовые выставки, в здания, в Кремль, но они хотели и про жизнь всё узнать. У нас были очень интересные разговоры. Я помню, что мы сидим на Котельнической в нашей столовой — главной комнате, на стенах у нас уже тогда висел‚ по-моему‚ один Зверев, и ещё один мой портрет. Обставленная, интеллигентная, отнюдь не роскошная квартира, небольшая. Сейчас начинают: «Ой, у вас на Котельнической в то время!» В нашей квартире было 46 метров во всех трёх комнатах, и это было то, где мы жили.
Когда свита его прибыла к нашему дому, Эдвард, его жена Джоан и ещё несколько человек стали подниматься к нам на лифте. Естественно, вокруг дома было огромное количество людей из определённых организаций, охранявших драгоценную жизнь Кеннеди. Они провожали чету Кеннеди на наш этаж, но многие из них не уместились в лифте и бежали по лестнице вверх. Это у нас, беспечных, вызвало дикий смех.
Мы с нашими гостями — Эдвардом, Джоан, американским послом — ели и пили много, разговаривали долго, засиделись чуть ли не до трёх часов ночи. Эдвард был весёлый, лёгкий человек.
Гости пожелали, чтобы угощение было специфически русским. По-моему, были борщ, какая-то сделанная на особый лад утка, винегрет мы, кажется, сделали, салаты, приобрели икру, конечно. А потом начался разговор. Их интересовали приоритеты российские, образование, как принимаются решения, и устройство того, как власть влияет на общество‚ и многое-многое такое другое.
В какой-то момент затеялся разговор о молодёжи, я отлично помню, что я сказала: «Давай спросим нашего сына». Они стали рассказывать про своих детей, что они любят, куда они устремлены, как непонятны во многом их приоритеты, и мы позвали Леонида. Ему было, как я думаю… после школы, где-то лет двадцать, но это можно точно сверить, поскольку в датах я никогда не была сильна — у меня картинка, яркое воспоминание, образ, разговоры, но никогда не даты, которые я путаю.
Мы позвали Леонида, они спросили его (я не помню, хорошо ли знал тогда английский Лёня, по-моему, чуть-чуть; а может, задали вопрос по-русски с переводчиком): кто для него самый героический и вообще символ этого времени для его поколения и для него самого? Лёня спросил: «А кто для ваших детей?» И они сразу сказали: «У нас сейчас главный герой этого момента — это ваш Солженицын, он сейчас переехал в Вермонт, в Америку». Солженицын, по существу, был выслан из тюрьмы.
Я могу добавить, что это, конечно, тоже картинка, которая обошла весь мир: расстёгнутая внутри под курткой или под пиджаком рубашка на Солженицыне, потому что в тюрьме всегда первым делом снимали галстук, чтобы человек не мог повеситься, — поэтому такая необычность Солженицына с раскрытым воротом. Его Бёлль встречал тогда в Германии, и это было сенсацией во всём интеллигентном, образованном мире. Достаточно сказать, что мы с Андреем возвращались в этот момент, по-моему, из Франции. Подходим к сувенирному киоску, и женщина говорит (не по-русски, естественно):
— А вы что, из России?
— Да.
И она нам показывает журнал (немецкий Spiegel, наверное) и говорит:
— Хотите‚ подарю?
В этом журнале уже была картинка вылезающего в Мюнхене Солженицына, которого встречал Бёлль, их рукопожатие, объятия. Запечатлён был момент высылки Солженицына, который даже не знал, как потом говорил сам Александр Исаевич: «Я думал, что везут на пересылку в другую тюрьму». И он был очень потрясён, что оказался в Германии, выйдя из самолёта и увидев, что его встречает Бёлль.
В общем, неслучайно, что семейство Кеннеди сказало, что их дети и они в восторге от Солженицына, это для них самый мужественный, героический человек этого времени. К моему изумлению (и к их тоже)‚ Лёня сказал: «Че Гевара». И они, и мы были в шоке. В эти годы наша молодёжь рядилась в одни идеологические наряды, а американская — в другие. Самое потрясающее в этом, о чём тут же сказал Эдвард, глядя на Лёню: «Как интересно: Америка выбирает россиянина как самого мужественного, героического человека времени, а сын писателя и великого поэта Вознесенского (отчима, неважно) называет Че Гевару кумиром — американского, который в эти годы уже был легендой».
Второй сенсацией стало, что Джоан, выпив, оставила сумку. Они и так задержались, все уже торопили их, внизу у лифта стояла охрана. Андрей очень любил рассказывать, как они поднимались к нам на наш 8-й этаж на Котельнической. Охрана не имела права оставить их ни на одну минуту. Представляете: почти президента Америки после убитых двух братьев — третьего брата сильно охраняли. И когда они сели, оказалось, что в лифте нет места для охраны — их было двое и их переводчик. Охранник бежал побелевший с такой быстротою восемь этажей, что не успел лифт доехать до 8-го этажа, как он, запыхавшийся, с красными пятнами, задыхающийся, уже был на площадке, чтобы не покинуть эту чету ни на одну минуту.
И вот они, получив напоминание, что они задерживаются, что у них самолёт — они должны были улетать после визита к нам в Тбилиси, на родину тогдашнего министра иностранных дел (по-моему, он уже был во главе республики) Шеварднадзе. Они спешили, и, когда уехали, с беспрерывным напоминанием-понуканием наших служб, выяснилось, что Джоан забыла свою сумку.
Я её приоткрыла, а там, помимо косметики и документов, чековые книжки и много наличной валюты. Мама моя! Что делать? Я схватилась за голову руками, говорю: «Андрюша, надо звонить в американское посольство!» Звоню, говорю сотруднику посольства, что сумочку надо передать лично Джоан, из рук в руки. Он отвечает: «Это невозможно». Я понимала, что если отдам охранным службам, то за сохранность сумки нельзя ручаться, а за эту сумку мы отвечаем, поскольку она у нас была оставлена.
Я стала пробовать рассказать эту историю культурному атташе, говорю: «Вот они летят в Тбилиси, а она оставила сумку, здесь очень большие суммы денег и все кредитки. Я хотела бы немедленно эту сумку вернуть». Всё дело кончилось тем, что мы именно с этим атташе (звали его, по-моему, Бенсон) договорились встретиться в Пассаже на Петровке, чтобы я всё из рук в руки отдала ему, а не каким-нибудь охранникам, боясь за то, что какие-нибудь утечки произойдут из-за сумки или будут какие-нибудь провокации.
Это было действительно похоже на плохой шпионский детектив, когда я тайно встречаюсь в Пассаже, передаю эту сумку и говорю ему: «Проверьте всё в этой сумке при нас, потому что мы отвечаем за сохранность её содержимого». Он взял эту сумку‚ и мы узнали, что тот, кто сопровождал в аэропорт Кеннеди, успел передать сумку его жене. Мы были потрясены, но я никогда ничего не боялась, у меня было такое доверие к людям, что меня не тронут, что я говорю правду, что я хочу, чтобы было лучше. Такой фантастический финал.
Потом сенатор Эдвард Кеннеди скажет: «Андрей Вознесенский — величайший поэт нашего столетия». А через несколько десятилетий (!), в 2010 году, Андрей напишет и напечатает «фотоциклетную» поэму «До свидания, Тедди Кеннеди!».
«Время изменилось, стало более визуальным, — говорит он в предисловии. — Поэзия синтезируется с фотографией, предстает запечатлённым чудным мгновением. Становится заменителем бессмертия, о котором столько пишут.
Документальная поэма, поэма сюрреализма, подаёт нам руку, напившись из реки по имени Факт. Конечно, фотоцикличность подразумевает ещё и личность поэта.
Я был счастлив посетить в своё время дом Тедди. Сенатор Эдвард (Тедди) Кеннеди прислал сборник моих стихов в издательство Double Day. Моя поэма — это мои думы и размышления о нём. Любовь к нему продиктовала эти строки».
«Встретив тебя, я покраснела как рак»: как Кейт Миддлтон завоевала сердце принца Уильяма
